главная  новичкам  факты  творчество  стоп-кадр  ссылки  опрос  гостевая 

 

 

 

Серия «Исповедь неисправимой идиотки»

 

Часть 1.

Мои депрессии

(личный опыт переоценки ценностей)

 

Я никогда не впадала в депрессию до такой степени, чтобы всерьез думать о суициде, как это бывает с некоторыми. Наверное, фраза типа «я думала о нем чистаа простаа по приколу» будет звучать странно, но, тем не менее, это почти так. Не то, чтобы по приколу, но с целью попонтоваться – и прежде всего перед самой собой – это факт.

Когда мне было 16 лет, я с успехом играла в игру под подростково-максималистским названием «меня никто не понимает», с неменьшим успехом придумывала себе проблемы (типа «полной безысходности», «отвергнутости» и прочей подобной чухни) и гордо считала единственным выходом из сложившейся ситуации – порезать свои тщедушные венки. При этом я принципиально одевалась во все черное (черный казался мне цветом депрессии), носила тяжелые ботинки-милитари, впадала в искусственные, немотивированные депрессии и писала упаднические стишки с чередованием слов «грязь», «поруганный», «склеп», «черный омут» (это лишь немногое из всего наличествующего в моем блокноте, но больше сейчас ничего на память не приходит) и неизменным летальным исходом в финале. Я регулярно устраивала показушные рыдания, а на участливые вопросы окружающих о причине моего дурного настроения начинала плакать еще громче и горше. Я слушала «Агату Кристи» (лежа на полу, уставившись в потолок и думая о том, что на фиг вообще жить, если когда-нибудь я все равно умру), делала вид, что читаю Ницше («делала вид» – потому, что мой несчастный несформировавшийся детский мозг был еще слишком неразвит для усвоения оного) и с такой умной рожей, что – копец всему – рассуждала о смысле жизни вообще и моего жалкого существования в частности. Умозаключения мои были малоутешительны, и я неоднократно подносила лезвия к запястью совей трясущейся ручонки. Сейчас я горжусь собой, поскольку очевидно: каким бы ничтожным не был мой разум, он брал-таки верх над никому ненужными дешевыми понтами.

К семнадцатилетнему возрасту количество и дешевизна понтов стали увеличиваться буквально в геометрической прогрессии: к «меня никто не понимает» прибавилось «ОН меня не любит». Из последнего следовала куча умозаключений, приводящих к неутешительному выводу: я – толстая, кривоногая, косорылая и тупоголовая дурнушка. Думается, не все из написанного выше правда, но в одном я точно уверена: все мои «сейчашние» комплексы (да, и у меня они есть, сколь бы самодостаточной кретинкой я ни выглядела) родом именно из того периода. Тогда же я заимела в единоличное пользование девятнадцать совершенно одинаковых ЕГО фоток, часть из которых, обливаясь слезами, прилюдно накормила Оливье и выкинула с балкона (не следует меня осуждать, я была впервые в жизни пьяна в хлам), пару штук просто скомкала и выбросила (от большой, видимо, любви) в ведро, а на обратной стороне единственной оставшейся регулярно оставляла фломастером душевные пометочки и нещадно чморила все свои мимолетные увлечения. Рядом с «Серенький, я тебя люблю» красуется «Дима - козел», «Мишка, ты урод» и «Сэм - чмо». В тот период мне тоже приходила в голову бредовая мысль о сведении счетов с жизнью, но… хм… процесс представлялся мне более, так сказать, пафосно. Что-то типа «… слезинки по сабле… Тоска, бля, мой фюрер… Положь на место маузер – я сам…». Это казалось мне безумно поэтичным и трогательным. То есть я должна была уйти из жизни с тоской во всем облике, заставив мир рыдать на моей могиле.

В 18 лет в моей жизни случился первый сексуальный опыт (в дальнейшем повествовании я вовсе не намереваюсь уделять хоть сколь-нибудь места своей… хм… интимной жизни: всяко бывало, и речь идет не об этом. Просто, согласитесь, «первый раз» - это достаточно судьбоносная штука. Особливо для слабого пола.). Сказать, что он был неудачным – это просто промолчать в тряпку, поэтому к моим вечным темам для аутичного депрессирования прибавилась еще одна под скромным названием «все мужики – похотливые уроды, а он – вдвойне». Кроме того, мой изощренный мозг изобрел еще одну гениальность.  Мне казалось, что теперь я стала большой и серьезной и больше никогда не смогу реготать с подружками, плеваться с балкона на прохожих с сестрой и колбаситься с одноклассниками. Впоследствии, правда, выяснилось, реготать – без базара, потому что поводов прибавилось (ну чем не повод маленький член какого-нибудь там Васи), плеваться с балкона стало еще интереснее – можно было плюнуть и еще матом изощренным ругнуться вслед улетающему плевку, а с одноклассниками можно колбаситься не только валяясь в сугробе около школы, но и безбашенно трахаясь, но об этом как-нибудь потом.). Тогда же, подавив тяжелый вздох разочарования «взрослой» жизнью, я сменила джинсы и ботинки на юбку и каблуки, стала слушать Чижа, романтизм которого казался мне более соответствующим моему новому имиджу и обрезала свои длинные волосы (сейчас мне на 1\3 от 18 больше, чем 18, а я вот все никак не могу собраться с духом и отрастить их назад). По этому поводу я депрессировала недели три, а потом как-то незаметно близко сошлась с Настей. Она была до такой степени контрастна с моей школьной подругой Ольгой, что я слегка прифигела. Если Ольга всегда была моей верной товаркой по впадению в депрессии и медитациям над          ««Опиумом», арбузом и пивом», то Настя, выслушав все мои душевные псевдо-терзания, сказала: «Дура ты дебильная, вот что… Пошли-ка мы лучше на дискотеку.». И мы пошли. Учитывая то, что на любое из моих испытанных убитых «всеобщим непониманием» выражений лица, Настя реагировала только одним – смешно косила глаза и обзывалась всякими нехорошими словами – я отвыкла депрессировать в ее присутствии. И меня стало две: одна носила шпильки и юбки, якобы читала Гессе (позже я перечитала его еще раз, врубилась и оттащилась, а тогда только усиленно делала вид, что мне понятно, о чем вообще чувак тут гундосит), типа любила Генделя (как только узнала из песни «Пинкертон», что есть такая фамилия, так сразу прямо и полюбила), и с «завидным постоянством и непревзойденным умением « (с) впадала в уныние, а другая носила, что хотела, читала, что нравилось и колбасилась на дискотеках. Задуматься о членовредительстве уже не приходило мне в голову, приобретаемый с годами разум явно подавлял природную дебильность.

К своему девятнадцатилетию я подошла с новым поводом для депрессии, от которого не спасла даже Настя: я старею!!! Надо мной ржали все, но разве эта незначительная деталь могла меня остановить? Я усиленно молодилась: носила какие-то полудетские юбчонки, косички, в которые с трудом забирались бездумно остриженные волосы, и мазала буквально девственно-гладкую кожу век кремами от морщин «Гарнье» с витамином С. Из стишков ушла «горькая безысходность», они перестали заканчиваться мучительной и долгой смертью героя, но налет легкой тоски все же остался. Да и потом, у меня случилось некое подобие «романа» (вот же ж! А обещала не говорить о личной жизни!) со всеми из него вытекающими последствиями, мне было прикольно – и в частности, и вообще – и я думать забыла про свои извечные «депры». «Роман» завершился далеко не так, как мне бы хотелось: я поняла, что неспособна адекватно относиться к этому нерешительно-осторожному и скользкому человеку, и впала в состояние, которое нельзя назвать депрессией. Это был некий «комплекс собственного величия», извращенный моей больной фантазией до неузнаваемости. Рассуждала я примерно следующим образом: раз меня, всю такую погрязшую в комплексах и далеко не идеальную, никто не достоин, какие же вообще люди меня окружают? Все вокруг казались мне ничтожными тупорылыми дебилами, и на этой почве у меня-таки развилась очередная депрессия. Все обвинения в высокомерности, звучащие в свой адрес, я отвергала со злобным шипением и просто тихо всех презирала. Именно на этот, кстати, период пришлось мое знакомство с Владом, который, думается, не будет сейчас отрицать, что впечатления от меня-тогдашней у него остались достаточно гнидливые. Плюс ко всему у меня – почему-то – резко обострились переживания на тему тотального всеобщего непонимания (ну, разумеется, куда уж им, ничтожным, тупым идиотам, до меня – божественной!), однако, наложить на себя руки мне даже в голову не приходило. Наоборот, мне хотелось убить всех вокруг себя, причем убить зверски, в особо изощренной форме, а потом еще с радостным гиканьем поглумиться на их могиле. Неосуществимость сего доводила меня буквально до невменяемости и вгоняла в очередную депрессию.

В 20 лет я обрела уникальную, как мне казалось, способность депрессировать по любому поводу: незаслуженная (на мой корявый взгляд) тройка на экзамене – депрессия, запор – депрессия, неспособность решить, чего бы замутить на день рождения – опять она, родимая. По поводу дней рождения – вообще история особенная. То, что в то время было понтом, почему-то прочно засело в моем внушаемом сознании, и именно с тех пор я не очень-то люблю свои днюхи и все, что с ними бывает связано. Это не понт, честное пионерское! Но я продолжу. Кажется, все уже видели,  что мое дурное настроение – всего лишь бездарная игра на публику и ничего кроме. Все, за исключением меня самой. Я все еще считала себя человеком тонкой душевной организации и была уверена, что до состояния крайнего исступления меня доводит бесчувственность, холодность, безразличие и тупизм окружающего мира и никак не могла допустить мысль о том, что это я так изощренно сама перед собой понтуюсь. И ведь понтовалась же. С переменным успехом, но тем не менее… Настя, устав взирать на мои вечные упаднические настроения, просто корчилась и посылала меня в жопу, Ольга веселила по мере возможности, но уже была видна ее заметная усталость от этой процедуры, а на всех остальных мне было просто насрать. Или им на меня?

Когда мне «стукнул» 21 год, я постепенно начала приобретать более или менее человеческий облик, так как количество поводов для депрессии существенно уменьшилось. Из всех вышеперечисленных осталась лишь самая малость: часть отпала сама собой, так сказать, за давностью лет, часть я сама отбросила за ненадобностью. Я, например, больше не убеждала себя в том, что раз уж я трахаюсь, то теперь я вся такая взрослая, потому что поняла: ежели есть желание колбаситься, то осуществлять это можно где угодно, и в постели в том числе. Кроме того, именно на этот период приходится моя эпохальная депрессия под названием «смерть Бутусова». Объясняю. Дело в том, что мне в определенный промежуток времени показалось, что Вячеслав Геннадьевич (счастья ему, здоровья, денег и долгих лет жизни)… хм… скончался. Точнее, не мне показалось, а я так решила. Причиной такому моему умозаключению послужили определенной направленности тараканы в моей же собственной голове, на которых я позволю себе не заострять внимания. Тем не менее, когда на концерте под названием «Брат-2» (был такой, когда все участвующие в записи саунд-трека к киношке звезды пели свои песни) выступили все, кто можно и кто нельзя, а под «Гибралтар – Лабрадор» просто скромно показали кадры из фильма (и никакого мне живого и здорового классика жанра) меня проперло вообще не по-детски. Но Бутусов, слава Богу. Оказался живым и здоровым, а мне смешно по сей день.

На переходе двадцать первого года в двадцать второй меня постигло великое, всепоглощающее и светлое чувство, отголоски которого до сих пор теребят мой порой необремененный другими мыслями мозг, но это все уже не то. Наверное. Во всяком случае, хотелось бы верить. Понятно, что в тот период поводов для депрессии особенно-то и не было. Единственное, что меня волновало, это то, какое количество девок он там трахает, пока я тут блюду ему верность, но разве это повод? Это так, одна сплошная риторика, не заслуживающая особо пристального внимания. Я уже неоднократно замечала, что все мои депрессии – это всего лишь понты, но одна «всамделишная» среди них все же была. Да и то, это была, скорее, просто апатия в смеси с чувством глубокого раскаяния за свом поступки, в которую я погрузилась, когда поняла, что «меня, бля, кинули». Мысли на эту тему до сих пор периодически посещают мою явно ненормальную голову, некоторые (не будем показывать пальцем… кхе-кхе…) даже сказали, что я не просто повернутая, а даже «со срывом резьбы» (о, как!), но не в том я уже возрасте, чтобы убиваться над мнением окружающих. И над мнением Влада в том числе. Особенно в этом вопросе. Уж извините…

Стадия двадцати трех – двадцати четырех лет достаточно эмоцианально-перманентна, не приносит мне ни горьких разочарований, ни сказочных очарований, ни сюрпризов, ни взлетов, ни падений. Слава Богу, меня окружают достаточно умные и адекватные люди, принявшие меня такой, какая я есть. Кто не принял – ну и в жопу. Страдать на тему всеобщего непонимания мне  тоже не приходится: я же не виновата, что они (те, кто не догоняет) до такой степени дебильны, что не могут понять элементарного. Бывшие депрессии принесли явные плоды: я стала заниматься сочинительством (пусть местами бездарным, но мне нравится). Я ношу, что хочу, хожу, куда хочу, читаю, что хочу… Я вообще делаю, что хочу.

Я работаю, беспечно трачу зарплату на всякие приятные мелочи, презираю распускающих нюни и пасующих перед обстоятельствами мужчин и вульгарных женщин, дураков и лицемеров. У меня есть друзья – немного, но такие, которые пережили все мои понты вместе со мной и на которых я всегда могу положиться. Не попавшие в разряд моих друзей люди нещадно гнобятся мной до полной и решительной моей победы над ними, как над личностями. Гадко? Ну и пусть. Я сама себе хозяйка, в конце концов. Может быть, это идиотизм. Но мне просто суперски. Точка.

 

rew

Создано 2 – 5 февраля 2004 года.

 

 

Вместо послесловия.

Я была честной. Честной во всем, что сочла нужным рассказать. Вместе с тем я оставляю за собой право выносить на публичное обсуждение не все свои «геморрои», дабы уберечь почтенного читателя от непреодолимого желания вызвать мне психиатрическую перевозку.